Была у меня первая любовь лет так в четырнадцать. Любовь была старше на пару лет, усами и нравом напоминала поручика Ржевского; я – воспитанная книгами фиялочка весьма хрупкого здоровья. Рандеву до рассветов, шекспировские страсти, кривенькие сонеты на последних страничках в тетрадках по алгебре. Взахлёб целуемся поздним вечером в парке и тут – от избытка чувств ли, от общей слабости ли, – накрывает полуобморочным состоянием. В глазах темнеет, ноги подкашиваются, медленно сползаю вниз. Любовь и усом не ведёт. Заботливо в волосах моих копошится, шею наглаживает. Что ты меня гладишь, дурень, думаю уплывающим мозгом, я ж тут отключусь сейчас, а у тебя из резкопахнущих аналогов нашатыря только подмышки в пубертатном соку. Ухажёр мой очнулся и взволновался только, когда я начала вываливаться из его заботливых рук. Долгие годы после расставания – по сторонней причине, – искренне считала его нечутким тормозом. Но вот уж близился мой возраст к четверти века, вспомнилась эта ситуация, и нарисовалась картина со стороны: людоедские поцелуи, ночь, романтика, девушка медленно опускается на колени, цепляясь носом за ширинку кавалера... Поручик в предвкушении шевелит усами... Печально кричит птица обломинго... Ржевский, я не специально, честное слово! Я тогда вообще слово «минет» считала родственным «митенкам»! В моём ментальном кинотеатре этот сюжет часто проигрывается по ночам во время фестиваля «Вспомнить всё: стыдоба и провалы».