Семья

Мой брат старше меня всего на 2 года. Но в детстве казалось, старше на десяток минимум. Росли мы в 90-е, в деревне, родители постоянно работали, чтобы хоть какую-то копеечку заработать, и чтобы мы не голодали.
У нас было неплохое свое хозяйство, несколько свиней и с десяток коров. Так все это хозяйство держалось на моем 8-летнем брате. Родители уходили на работу часам к 6, брат вставал вместе с ними, чтобы к 8 накормить свиней и дать сено коровам. Помогал собраться мне в школу. В 11.30 у нас была большая перемена. Брат в это время бежал домой напоить коров и телят. Зимой напоить больше негде было, кроме как на водокачке.
В таком режиме прошло почти все наше детство. По сути у брата детства-то и не было. Я не понимал, насколько тяжело ему было. Меня все время злило, почему ему покупают новые вещи, а я хожу в обносках. Думал, что родители его любят больше, чем меня. А он по сути был их опорой.
Каждое лето он подрабатывал на стрижке овец. Таскал шерсть. Зарабатывал, как мог. Повторюсь, ему было 8-9 лет. Из заработанных денег он купил мне новый рюкзак, когда я пошел в первый класс. Тогда я единственный раз видел плачущего отца.
Даже будучи уже взрослыми, он мне всегда помогал. А недавно его не стало. Просто хочу, чтобы ещё люди узнали, какой это был замечательный человек.

Мой дед, настоящую фамилию которого я когда-то знала, но к своему великому стыду совершенно запамятовала, с ранней юности был весьма охоч до женского пола.
В 17 лет перед войной в своей деревне он «попортил» практически всех девок на выданье. При этом никогда не насильничал - всё было по обоюдному согласию. Чем брал - неизвестно. Может, размерами, может, каким умением. Девки если и держали на него обиду, то лишь за то, что замуж ни одну не звал.
Но когда вдруг выяснилось, что помимо молодух он попользовал и несколько замужних баб, то опозоренные мужики и женихи устроили на кобеля настоящую облаву с целью навсегда отбить охоту шастать по чужим девкам и бабам, а если не получится, то прибить.
Председатель, приходившийся дальним родственником, тогда деда спас, отослав его от греха подальше работать на дальнюю мельницу, практически передав в другой колхоз. Велел носа в деревне не показывать. Оттуда, с мельницы, деда и призвали на войну, когда исполнилось 18.
Провоевал дед год с небольшим. Вернулся под Новый 1943 год инвалидом - без правой руки по плечо и с ампутированной из-за гангрены кистью на левой руке. Говорил, что комиссовавшись из госпиталя, шёл в деревню с одной целью, чтобы державшие на него зло мужики взяли грех на душу и кончили бы его, никчёмного.
Но мужиков в деревне не оказалось. Лишь измождённые бабы, голодные дети, да помиравшие один за другим старики. Дед оказался первым из всего четверых односельчан, вернувшихся в деревню с войны живым. Пока воевал, его старуха-мать тоже преставилась. А сам он не мог и штанов себе нормально надеть-подвязать. И это ещё в неполные 20 лет! Но вместо греха убийства по деревне снова пошёл грех прелюбодейства.
Сердобольные бабы брали его к себе на постой на день-два, чтобы каждой было не в тягость помимо работы в колхозе ухаживать за ущербным. Ну и к лету, разумеется, множество этих вдовок да солдаток оказались брюхатыми. «Талантов ниже пояса» дед не растерял!
Председательшей в то время была уважаемая в деревне учительница. Она обходила избы, где столовался и «старался» дед, велев всем бабам, нагулявшим от него, давать младенцам фамилию Безруков, как тогда деда все и звали. Это для того, чтобы потом избегать близко родственных браков.
Безруковых в деревне родилось до 1945 года аж полтора десятка (говорят, была пара двоен). Правда, дожили до школьного возраста и старше только с десяток. Накануне Победы дед остепенился, сошёлся жить только с одной вдовой, которая от него ни разу не понесла. Умер тоже очень рано, в 1947 году. Может, сам пожелал уйти, может, просто по случайности.
Когда в доме днём уснул один, угорел от печного газа - заслонка дымохода оказалась закрытой. Говорили, что он сильно комплексовал по поводу того, что за эти годы самостоятельно научился лишь стакан в левой культе на проволоке держать.
Вот, пожалуй, и всё.
Деда звали Санькой. Санька Безруков. До Александра так и «не дорос». Девичья фамилия моей мамы - Безрукова. Да... Ещё после его смерти, рожавшие от него бабы потратились, увеличили и размножили для себя его единственную, ещё довоенную фотографию. Со слов мамы, помимо своей избы, она часто видела её в рамочках во многих домах по деревне и лет до четырнадцати думала, что это какой-то поэт-писатель или местный герой Гражданской войны.

Родители никогда не били, не кричали. Они просто наказывали меня едой. Чуть что - сегодня без ужина, и хорошо если только ужин, а можно было и на весь день попасть. Стоит ли говорить, что основным чувством все мое детство был охреневший голод. Приходилось воровать, подворовывала в школе. Никто не думал на щуплую отличницу - еще б я ей не была, меня бы совсем без еды оставили.
Таскала и из магазинов понемножку, без наглости, всегда брала только еду, ничего больше для себя. Став постарше, пыталась зарабатывать, но родители любые попытки (смотреть за детьми, гулять с собаками) встречали в штыки, якобы мне нужно про учебу думать, а так они ведь меня обеспечивают, ага.
Однажды лежала с гайморитом в больнице - райское было время, там КОРМИЛИ три раза в день, без вопросов и наездов. Потом даже пыталась вернуться в больницу, ела снег, высовывала мокрую голову в окно, но бесполезно, а ноги ломать было страшновато.
После 9 класса хотела поступать в колледж, родители, естественно, воспротивились, они хотели мне престижный вуз и никак иначе. Я доучилась в школе и сбежала, до 18 лет жила по впискам, и малознакомые люди кормили куда лучше, чем родители. Поступила куда и хотела - на повара.
С тех пор живу честно и зарабатываю честно, и вокруг меня всегда есть ЕДА, много-много еды. Я даже не столько люблю ее есть, сколько понимать, что она всегда доступна. Родителей знать не хочу. Ни за что не прощу им этот голод и жгучее чувство стыда при воровстве каждый раз.
Если вздумают когда-то просить помощи - не поленюсь найти самый поганый дом престарелых и сдам их туда. И из всех лишений самое приятное будет мне думать о том, что они там, суки, недоедают.